— Какой-то чудак не умеет ездить, — заметил он.

В наступившей вслед за этим кромешной тьме они добрались до сторожки у входа в Броутоновское поместье, и Стефен остановился.

— Я не пойду дальше, Клэр.

— Почему? — она помедлила. — Джофри сегодня в городе… но он скоро должен вернуться.

Стефен покачал головой.

— Мы теперь рано ложимся. В шесть часов у нас уже ужин.

Предлог это был столь явно надуманный, что Клэр лишь острее почувствовала ложность своего положения. Ей вспомнились слова Джофри: «Я не потерплю, чтобы этот тип бывал у меня в доме. И если я его встречу, то даже не поклонюсь. Вся округа знает, что он отъявленный мерзавец». Возможно, поэтому Клэр и решила, что ей не следует дольше задерживаться со Стефеном.

— В таком случае спокойной ночи, Стефен, — пробормотала она. — Помните, что я верю а вас. Все может измениться гораздо раньше, чем вы думаете. — И она исчезла в тени подъездной аллеи.

Спустя час Стефен добрался, наконец, до Стилуотера; он проделал весь путь чуть ли не бегом, чтобы не опоздать к ужину. Дом настоятеля был необычно ярко освещен, и в холле Стефена нетерпеливо поджидала Каролина.

— Наконец-то! — в волнении воскликнула она. — Я думала, что ты никогда не придешь. Отец хочет видеть тебя немедленно.

Когда Стефен вошел в библиотеку, настоятель, шагавший взад и вперед по комнате, остановился и, с увлажненным взором подойдя к сыну, взял его за руку:

— Милый мальчик, сегодня в Чарминстере мне сообщили одну большую и совершенно неожиданную новость. — От волнения старик чуть не плакал. — Твоя кандидатура обсуждается в связи с отделкой нового Мемориального зала, и вполне возможно, что тебе поручат писать для него панно.

5

На следующий день, сразу после трех часов, в тесной канцелярии суда собрались четыре члена комиссии: контр-адмирал Тринг, Саттон, Джозеф Кордли и Арнольд Шарп; настоятель собора отсутствовал. Вскоре они вызвали Стефена, ожидавшего в соседней комнате.

Тринг, председатель комиссии, окинул вошедшего быстрым, но внимательным взглядом и с облегчением перевел дух: видимо, он ожидал увидеть нечто худшее. Правда, волосы и борода у этого молодого человека коротко подстрижены и держится он весьма независимо, но это, несомненно, джентльмен, одет аккуратно и скромно и вообще производит совсем не плохое впечатление. Стефена действительно уговорили снять свои неописуемые плисовые штаны, и Кэрри приготовила ему белую рубашку и один из старых темно-серых костюмов, который он носил, когда готовился стать священником, и который и сейчас еще вполне прилично сидел на нем.

— Добрый день, мистер Десмонд. Присядьте, пожалуйста. — Повинуясь жесту Тринга и чувствуя на себе взгляды всей комиссии, Стефен сел. — Вы, конечно, знаете, зачем мы вас пригласили, а потому перейдем прямо к делу. Речь у нас пойдет о Мемориальном зале. Мы хотим заказать для него пять панно, размером примерно шесть футов на четыре. Это должны быть благородные произведения, проникнутые сознанием героической и в то же время трагической цели, во имя которой мы воздвигаем это здание. Насколько мне известно, вы занимаетесь живописью уже немало лет, имеете несколько международных премий, выставлялись во многих крупных городах — словом, обладаете всеми данными для выполнения той работы, какая нам требуется.

— Я, конечно, постарался бы выполнить ее как можно лучше.

Наступила небольшая пауза, во время которой Стефен украдкой оглядел четырех мужчин, сидевших за длинным столом. Все чувства в нем были обострены до предела, и потому он сразу понял, что двое из них настроены к нему благожелательно, а двое — враждебно. И сейчас один из этих последних откашлялся — очевидно, готовясь что-то сказать. Это был Арнольд Шарп, стряпчий из Чарминстера, тощий, бесцветный человечек, с головой огурцом и маленькими, хитрыми, близко посаженными друг к другу глазками. Почувствовав, что Тринг поддерживает Стефена, он решил ополчиться на художника, главным образом потому, что, выйдя из самых низов — отец его был поденщиком на близлежащей ферме, — он ненавидел людей состоятельных, однако умело скрывал это, научившись за долгое время работы в суде графства держаться с непроницаемым видом. Кроме того, он догадывался, что за спиной Стефена стоят куда более влиятельные силы, и, хотя, по соображениям политическим, не мог открыто выступить против такой кандидатуры, решил создать для Стефена как можно больше трудностей.

— Надеюсь, вы принесли что-нибудь из своих работ, чтобы показать комиссии?

— К сожалению, нет.

— А можно спросить, почему?

— Большинство моих последних картин находится у моего лондонского агента. Я с удовольствием попрошу его прислать мне кое-что, если вы желаете.

— Мне кажется, — вмешался тут Тринг, — я могу, поручиться за то, что мистер Десмонд — человек вполне компетентный. То же самое может сказать и наш настоятель.

— А достаточно ли он компетентен, — с озабоченным видом произнес стряпчий, — чтобы выполнить эту работу — ведь в ней должна найти отражение минувшая война?

Сосед Шарпа, толстяк Джо Кордли, церковный староста и розничный торговец зерном и фуражом, втиснутый в слишком узкий для него черный в белую клетку костюм, повернул к Стефену тупое красное лицо.

— Вы не воевали, мистер Десмонд?

— Нет.

— Были освобождены от военной службы?

— Нет.

— Но, надеюсь, вы не сознательно уклонялись от нее?

— Я был в это время за границей.

— Вот оно что! — Кордли вздохнул и глубже погрузился своим могучим телом в кресло. — Значит, были за границей, но не в окопах: так сказать, наблюдали войну со стороны.

— Насколько мне известно, — снова заговорил Шарп, вежливо и внешне благожелательно, но без всякого выражения в рысьих глазках, — насколько мне известно, ваш младший брат все же был в армии?

— Да. Он был не очень пригоден для службы и тем не менее пошел добровольцем в первый же месяц войны.

Пауза.

— Он ведь был убит?

— Да.

— В бою?

— Да.

— Вот оно что! — Кордли, удвоивший свой капитал, продавая сено войскам, стоявшим в Чиллинхемском лагере, опустил уголки рта и закатил глаза. — Храбрый малый! Все отдал родине.

Наступившая за этим пауза была еще более напряженной, чем предыдущая. Стефен сжал губы. Он пришел на это свидание, желая по многим причинам получить заказ, и сейчас, натолкнувшись на столь враждебный допрос, преисполнился еще большей решимости добиться его.

— С вашего позволения… хоть я и не принимал участия в боях и наблюдал войну, как вы очень точно изволили выразиться, лишь со стороны, у меня — возможно, именно поэтому — сложился вполне определенный взгляд на нее, который, пожалуй, и дает мне право претендовать на эту работу. Мне кажется, что ваш Мемориальный зал оправдает свое назначение лишь в том случае, если будет воздвигнут не только в память о тех, кто отдал жизнь за родину, но и как грозное предостережение тем, кто готовит новые войны. Если мне поручат писать панно, я поставлю своей целью отобразить в них трагическую сущность войны и, выпукло обрисовав принесенные жертвы и страдания, быть может, сумею повлиять на людей, которые будут смотреть на них, и таким образом внесу свой вклад в предотвращение нового всеобщего бедствия.

— Браво, мистер Десмонд! — от души воскликнул Тринг. Ему понравились и эта краткая речь, и то, что Стефен, произнося ее, смотрел в упор на Шарпа. Жаль, что малый оказался таким трусом, но за время службы в армии Тринг не раз сталкивался с трусами, попадавшимися даже среди представителей лучших семей. — Поговорим теперь о сроках.

— Готовы ли вы, — вмешался снова Шарп, — представить на наше одобрение эскизы рисунков, в которых было бы отражено то, о чем вы сейчас говорили?

Стефен посмотрел на Тринга.

— Так обычно не делается.

— Вы хотите сказать, что мы должны поверить вам на слово и на этом основании дать вам заказ? — спросил Кордли.

— Художнику надо верить, — горячо возразил Стефен. — Живописец — это не бродячий торговец, который носит свои товары в заплечном мешке. Он может предложить только свое умение. Я, конечно, готов представить вам эскизы, если вы настаиваете, но, поскольку это значит проделать добрую половину — и притом самую трудную половину — работы, я могу выполнить вашу просьбу лишь в том случае, если мы договоримся относительно заказа.